Вельяминовы. За горизонт. Книга 3 (СИ) - Шульман Нелли

– Русские дерут за водку втридорога, – заметил эстонец, – однако она у них хороша. Держат марку, что называется. На войне мы пили самогон, мистер Мерсье… – Иосиф подумал, что, несмотря на водку, Лаак не поделится с ним военными воспоминаниями:

– Он осторожен, он делает вид, что не принимал участия в боевых действиях. Наверняка, въезжая в Канаду, он солгал о прошлом. В то время в Европе царила неразбериха. Союзники и русские занимались разделом бывшего рейха, а не охотой за нацистами… – жена Лаака хорошо готовила. Эстонец принес ржаную коврижку с пряностями:

– Это к кофе, – он водрузил на плиту медный кофейник, – эстонцы, как и немцы, его очень любят. Мы близкие нации, нам тоже по душе порядок…

Иосиф осматривал аккуратную гостиную с телевизором, с фотографиями неприметной девушки в свадебном платье, под руку с низколобым верзилой, тем самым зятем. Перед глазами встали машинописные строки:

– Кфар-Саба, август 1960 года. Меня зовут Хава Мейзнер, в замужестве Бен-Цви, мне тридцать пять лет. Я родилась в Праге. В сорок втором году меня с родителями депортировали в концентрационный лагерь Терезиенштадт. В лагере мой отец скончался от тифа. Меня и мою мать отправили дальше, в Эстонию, с двумя тысячами других заключенных. На железнодорожной станции нас ждали синие автобусы. Эсэсовцы разделяли нас на тех, кто еще мог ходить, и тех, кого из вагонов выносили на руках. На дворе стоял ноябрь, моя мама простудилась в эшелоне, у нее поднялась температура. Мне сказали, что всем распоряжается комендант лагеря, Лаак. Немецкий язык, мой родной. Я попросила его по-немецки оказать снисхождение моей маме. Я объяснила, что ей нет сорока, что она еще молодая женщина. Мне исполнилось семнадцать лет, прямо в эшелоне. Я встала перед ним на колени, но маму эсэсовцы бросили в автобус. Больше я ее никогда не видела. Лаак обещал, что заберет меня из барака, что меня ждет сытая жизнь, если я не стану ему прекословить…

Мать Хавы Мейзнер расстреляли в урочище Калеви-Лийва, где советские войска вскрыли рвы с десятком тысяч трупов. Сухие руки со старческими родинками, порхали над кофейником, мирно пахло кардамоном и ванилью. Сеттер, устроившись в корзинке, сонно помахивал хвостом:

– Ему всего пятьдесят три, – Иосиф смотрел на седую голову эсэсовца, – око за око, зуб за зуб. Ни одна капля еврейской крови не останется неотмщенной. Но стрелять я не стану, в гараже найдется какая-нибудь веревка… – он принял от эстонца чашку:

– Мне скоро надо ехать, в пансионе строгие правила… – он закатил глаза:

– Гостиница принадлежит святым братьям, сами понимаете… – Иосиф остановился в комнатах при католической обители. Лаак усадил его за покрытый кружевной скатертью стол:

– Но не раньше, чем вы попробуете мой кофе, мистер Мерсье… – Иосиф отхлебнул из чашки: «Не хуже, чем в Париже, – отозвался он, – большое вам спасибо, мистер Лаак».

Двигатель зачихал, сеттер недовольно заворчал. Иосиф вынул ключ зажигания:

– Боюсь, с аккумулятором случилось неладное… – юноша вздохнул, – но в прокатную компанию не позвонишь, вечер на дворе… – он мимолетно вспомнил рев грузовиков на заброшенной базе в Синае:

– Ничего не произошло, – сказал себе Иосиф, – попав в плен, я достойно его миновал, как полагается солдату Израиля, а остального просто не случилось… – за лето он почти забыл о Михаэле Леви:

– Я не собираюсь больше этим заниматься, – пообещал себе Иосиф, – ему это нравится, но я не такой, как он. Я нормальный парень, у меня десятки подружек в Израиле и не только… – подумав о Хане, он скрыл улыбку:

– О Тупице она ничего не болтала, но я уверен, что, оказавшись в Париже, Авербах ее навестит. Она горячая девчонка, не то, что его снулая рыба Адель… – Иосиф признавал, что кузина хороша собой, но ему не нравились такие женщины:

– Они не думают о мужчине, они заняты только своей персоной. Она сошлась с Тупицей из-за карьеры. Ему тогда было восемнадцать, что он знал, теленок? В Израиле, кроме него, Адель бы никто не подобрал. Она траченый товар, что называется…

Лаак снял с лакированной, расписанной эстонскими узорами дощечки, ключи от своей машины:

– Ничего страшного, мистер Мерсье, – уверенно сказал хозяин дома, – сейчас мы заведем ваш форд… – Иосиф увидел на аккуратных полках со сложенными инструментами моток крепкой бечевки. Потолок в гараже был низким:

– Стремянка здесь тоже есть… – Иосиф наклонился над открытым капотом, – старик повесился, такое случается с пожилыми людьми… – сеттера он решил не трогать:

– Незачем трогать собаку, самоубийца бы не стал такого делать… – дверь между коттеджем и гаражом была открыта. Покрутившись у них под ногами, пес побежал обратно в дом:

– Оставайся там, – пожелал Иосиф, – мне надо закончить акцию и убираться восвояси… – опасности возвращения жены Лаака не было, но в особняк могла заглянуть его дочь с мужем:

– Вдруг она решит проведать отца, по завершении торжественного обеда, – напомнил себе Иосиф, – соседи сюда не заглянут, а она может… – подсоединив провода, Лаак завел свою машину. Форд Иосифа ожил, замигав фарами. По радио томно запел Элвис Пресли:

– Еще бы он не ожил, – усмехнулся юноша, – я перерезал проводок, сделав вид, что отлучился в туалет… – ему надо было оглушить Лаака:

– Молоток оставит следы, что подозрительно, душить руками его тоже нельзя… – Иосиф, патологоанатом, много раз вскрывал трупы повесившихся самоубийц. Странгуляционная борозда не могла спрятать синяки, оставленные пальцами:

– Правильно, что меня выбрали для миссии… – смешливо подумал он, – как говорится, трупы моя профессия… – Лаак повернулся к нему спиной. Иосиф ударил эсэсовца по затылку сцепленными ладонями. В армии он много раз практиковал такой способ нападения:

– Руки у меня сильные. Это его вырубит на несколько минут, а больше мне ничего и не надо… – в приемнике не затихал Элвис Пресли. Ноги Лаака подогнулись, он кулем свалился в объятья Иосифа. Юноша не хотел, чтобы старик падал на бетонный пол гаража:

– Такое будет подозрительно, связывать его тоже нельзя… – устроив эсэсовца у переднего колеса форда, он разложил стремянку. Лаак очнулся, когда Иосиф стоял на средней ступеньке. Морщинистую шею эстонца обвивала петля. Он забился, брызгая слюной, что-то бормоча. Иосиф вдохнул запах мочи, брюки старика потемнели:

– Все в пределах нормы, при асфиксии происходит непроизвольное мочеиспускание… – он выключил двигатель в форде старика и захлопнул двери машины. Ему предстояло вернуться в коттедж и все за собой протереть:

– Посуду мы помыли с ним на пару, убрали тарелки и чашки. Жене в телефонном разговоре он обо мне ничего не сказал. Никто не знает, что я здесь был, и никогда не узнает… – приблизив губы к уху старика, Иосиф шепнул по-немецки:

– Око за око, зуб за зуб. Я еврей, израильтянин. Кровь евреев не останется отмщенной, проклятая нацистская тварь…

Лаак попытался вырваться, Иосиф резко отодвинул стремянку. Эсэсовец закачался в петле, домашние брюки обвисли, гараж наполнил запах нечистот. Глаза закатились, синеватый язык высунулся наружу, свисая на залитый слюной подбородок. Подождав немного, Иосиф поймал его запястье:

– На манжете рубашки отпечатков пальцев не останется… – он считал редкие удары пульса, – еще пара минут… – тело вытянулось под потолком. Убрав руку, Иосиф вытер пальцы о куртку:

– Вот и все.

Он нашел на полках бутылку чистящего средства и тряпки:

– Love me tender, love me sweet… – подпевая Пресли, Иосиф пошел убирать коттедж.

Пролог

Лазоревая, кричащая афиша, сообщала рукописным шрифтом:

– Дворец Танцев Кайзеркеллер. Гамбург, Сан-Паули. Фестиваль рок-энд-ролла. Октябрь-Ноябрь-Декабрь. Рори Сторм и его Ураганы. The Beatles, Ливерпуль. Дате, Париж… – Аарон Майер потрогал кривоватую корону на плакате:

– Художник мистера Кохшмидера, прямо скажем, не отличается хорошим глазомером…